Настоящим и действительным предводителем и атаманом в ту золотую пору был у нас начальник ПМК Завьялов Лев Давыдович. Вот был предводитель так предводитель! Атаманил, невзирая на уголовный кодекс. Его задача была одна — приехать на шикарной чёрной "Волге", покрыть матом бригаду монтажников со мной вместе, потом нырнуть в правление колхоза, для которого мы монтировали зернохранилище, выползти оттуда никаким, забраться раком в машину, и, погоняя шофёра, убраться восвояси.

Сухощавый, нервный и желчный писатель Бунин, с которым они обедали в ресторане «Zhci», в гардеробе протягивал ему пальто, но и Набоков совал своему сопернику по писательскому цеху его одежду. Как у Гоголя: «Позвольте вам этого не позволить». Жан Бунин, Иван Бунин, провидец, сказал тогда: «У меня есть знакомый, тоже, кстати, Жан, Иван». Он ваш земляк, может проводить до границы. А там вы…»

Вася Потапенко был то, чему имен много, — «не от мира сего» из безобидных. Собственно, я родился именно в комнате, где выбрался на свет годами тремя позже и Василий — к этому времени родители мои перебрались в соседний дом, комнату больших размеров. Потапенки случились семьей весьма неравномерной. Папаша — бывший солидный военный чин, добродушный пузан, матушка — вечная домохозяйка. Мир праху. Детки — трое парней и девица. Старший, крутой врач, напрочь уронился давным-давно при темных обстоятельствах с балкона.

В Париж недавно пришла настоящая весна и вечерами, а они стали необыкновенными, жители проспекта выходят в свой парк Монсо, он является продолжением проспекта. Молодёжь располагается на траве, свежей, сочной, зелёной, а пожилые пары занимают скамейки. Из окна своей квартиры и одновременно кабинета известный психолог Миронов-Маршаль видел парк, как на ладони.

Иногда по вечерам, чаще всего по субботам и воскресеньям, господин декоратор ездил в Давыдково: там жила его вторая жена Галя, с которой он никак не решался официально разойтись. Ему казалось, что Галя не переживет развода и лучше оставить все, как есть — с редкими визитами Жени в Давыдково, с Наташкой в дольниковской большой квартире и с эпизодическими звонками «Чапаева» — его первой жены, матери улизнувшей в Штаты Варвары.

Лето было зеленое конечно. И будто растворенное в мутном стекле немого зноя. Долгожданные дни сначала тянулись недоверчиво в солнечном мареве горизонта, потом глотали друг друга, торопясь выгореть короткой встречей. «Не выживет. Она бы не выжила».

Крупный мужчина, прихрамывая на одну ногу и опираясь на костыль рукой в сопровождении очаровательной и миниатюрной спутницы, неторопливо спустился на причал, где его ждала семейная пара, одетая, как и подобает сезону и месту, почти по-дачному. По горячим объятиям можно было предположить, что пары были давно знакомы и искренне радовались встрече.

Новорожденная дочка казалась мне моей копией. Я была поражена, что вижу себя со стороны и такой другой — далекой, недосягаемой! Себя, которая когда-то на самом деле тоже была этим нежным бледно-розовым ангелом, этой воплощенной душой, как будто даже без косточек, почти без плоти, этим эфирным созданием, вестником чистого счастья…