Помню, переступив порог кабинета Сергея Владимировича Михалкова, я неожиданно столкнулся с очень волевой и очень нервной бабушкой, хотя вид её — моложавый и даже спортивный: пятнистые ягуаристые шаровары и майка-безрукавка. Между бездетных грудей — красные буквы, зело похожие на атакующих боевиков — ЦК ВЛКСМ!.. Лань перестроечных прорабов.

В молодое издательство «Современник» Александр Филатов приезжал довольно часто. Деликатный, не рвущийся в лидеры на Парнасе, не мечтающий о депутатских регалиях, о разных писательских государственных премиях, он моментально «контачил» с нами, энергичными и доблестными редакторами. Мы расспрашивали у него о Кедрине, Шубине, Павле Васильеве, Недогонове, Которых он обязан был знать: они ему временем и возрастом — близкие. Это сейчас рабочая биография и рабочий мир человека — смех на экране, а в то время трудовые качества человека ценились.

Посвящаю Александру Тарасову

Когда престольный, мрачный Иоанн
Учил бояр единству и подмоге,
Он, Курбский, со двора нырнул в туман -
Храп скакуна и цокот по дороге…

Кометы звонко падали во тьму.
Травой шуршала ведьма на поляне.
О, долго ли мерещились ему
Ордою разобщенные славяне?

Пусть это было в давние года,
Но и сегодня в нас не вспыхнет жалость:
Измена одинакова всегда,
В какой бы модный фрак не наряжалась.

ЖАТВА

Нет, не закат кипел, а пламя
Плескалось морем золотым.
И звёздный крест вставал над нами,
Над краем, грозным и седым.

И ты была такой покорной,
Не зря среди осенних трав
Нас находил высокогорный
Неуловимый дух дубрав.

И золотой корабль стремился
Туда, где бездны глубоки,
Казалось, мир едва родился
И просит ласковой руки.

Я целовал тебя, и снова
Мгла набегала и плыла.
И отзывалось медью слово,
Стучащее в колокола...

Не был рябым Митька, а был сильно веснушчатым и конопатым. До рыжести. А звали Митьку — Ручей. Ручьи любил, значит. В детстве я так дружил с Митькой, что врозь мы никуда и не ходили — только вместе. Рыбачить, летом, вместе. На лыжах, зимой, вместе. И в школе учились вместе.

Известный уральский поэт Владилен Машковцев почти тайно, нигде не афишируя, много лет работал над исторической книгой, посвященной казачеству Яика. Силуэты ушедших веков, дымка прошлого, манящего нашу память не меньше, чем будущее манит ее, и раньше густо присутствовали в его стихах и балладах. Тянулся к истине.

Ещё в конце шестидесятых годов меня поразили два стихотворения Станислава Куняева: в одном - сытые кони НКВД скачут мимо запуганных деревенских окошек, что зажмурились в страхе, ожидая, а не завернут . к ним развалившиеся в кошеве, мародёры, в другом - "А всё-таки нация чтит короля", угробившего в бесконечных стычках и войнах с соседними странами свой народ... Умелец. Переплюнул Наполеона.

Боюсь, сдам очерк в редакцию, а мне скажут: "Ну вот, на­грузил его именами, Георгия Константиновича Жукова вставил, о Брежневе затеял разговор, к чему? Есть писатель Николай Воронов - давай о нем, давай о его творчестве!" А я про себя подумаю: "Ух, умертвители ветра, шума деревьев, стона совы, грохота гроз, вам клади на стол, под ножницы ваши только "о нем", только "о его" внешнем облике дела, а где он родился, где рос, кого любил, кто протянул ему ладонь надежды - не нужно?

Уж если о чем тоскует русский человек, во всех поколениях, так я, скажу уверенно, - о дедах. Нету их. Ну, оглянись, ну, покрути головой - есть? Нету. Кого на Руси бьют чаще и больше всех? Дедов. Били их - на Японской, Германской, Гражданской, Финской, Польской, били их на разных границах, но особо их били, прямо убивали, - в ягодовских, бериевских, да разве упомнить, - в дзержинско-менжинских и ежовских подвалах, на Соловках, в Сибири, на Колыме, на Певеке, на Чукотке и в прочих лагерях.

Поэт - голос народа. “И долго буду тем любезен я народу...”, - говорил Пушкин. “Я лиру посвятил народу своему”, - вторил ему Некрасов. “Но люблю тебя, родина кроткая!” - восклицал Есенин. Наш современник, поэт Валентин Сорокин - продолжатель классической мощи своих великих предшественников. “Беречь Россию не устану, Она - прозрение моё, Когда умру, то рядом встану Я с теми, кто берег её”.