За спорынью в то время хорошо платили, и мы с удовольствием выбирали из тощих колосков черных паразитов, чтобы потом, скооперировавшись, отнести в аптеку и получить деньги за свой детский труд. Грибок этот крошечный, больше похожий на блоху, чем на гриб. Чтобы собрать чайный стакан этого паразита, надо было ходить по полю целый день пионерскому отряду и неизвестно, кто больше вредит урожаю: спорынья или мы.

...Настроение, как в день зарплаты! Утро чудесное. Машина – зверь! Водитель классный. Впереди праздник – «Ловля рыбы на Дону». Хорошо сидим! Хорошо едем! Вдруг машину на небольшом взгорье повело в сторону, словно рулевой задремал. Оглядываюсь назад… Мать-перемать! А где же прицеп? Ну, баул тот железный с нашим добром?

Вернулась она с приземистым, но довольно внушительным и бокастым графинчиком гладкого, литого стекла с желтоватой жидкостью, в которой нырял и выныривал остроносым поплавком красный стручок перца: - Это вам для очищения мозгов. Чесночная настойка на перце. Ее рецепт мне подсказала моя добрейшая Анна Петровна, Царствие ей Небесное! - Ниночка перекрестилась на высокие в закатном огне окна и присела к нам за столик.

Возьмем, например, Ниночку Теплякову, женщину еще ничего себе, справную и лицом и телом. В свои сорок пять она выглядит на все тридцать и даже моложе, а судьба у нее аховая: замуж вышла по нужде в неполные семнадцать лет, родила сына, с которым ютилась в полуподвальном барачном помещении одна. О муже и говорить нечего.

На вопрос: "Где пропадал?", зять, расстегнув пиджак, вытащил на свет Божий короткоствольный, с небольшим раструбом на стволе, автомат Калашникова, молча, отстегнул рожок с патронами и положил "калаш" на чистую, белую скатерть обеденного стола, звякнув откидным прикладом. – Вот! – сказал он, подкинув в ладони ребристый окатыш пехотной гранаты, – дела задержали!

...Тогда дома скорби еще не поджигали, освобождая для себя жизненное пространство. Страна, как могла, заботилась о своих несчастных, которые потеряли жизненный ориентир, рассыпаясь мыслью, как рваный мешок с семечками. Меня сюда привело не любопытство и не вспоминание старины, а странная судьба моего давнего товарища, Найдёнова Ивана Ивановича, начальника, у которого я когда–то работал электросварщиком в цехе по производству металлоконструкций.

"Странно, – подумал Денис, – кругом растащиловка, лётчики в таксисты подались, а вот там, в маленьком серебристом паучке ещё живёт последняя мощь былого государства. Но разве может этот паучок вытащить страну, повисшую на паутинке над пропастью? Нет, не может!" И он окончательно решился на предложение Шмыря: "Всё равно – не я, так другой..."

Жил у нас в Бондарях странный человек по имени Воля. Может у него кличка такая была - не знаю, но он всегда называл себя "Волей", хотя его, неизвестно каких кровей опекунша, кликала Валей. Валентин, значит. Так и жили они двое: чужая пожилая женщина, похожая на большую черную ворону в своих чудных широких одеяниях и приемыш - маленький серый воробышек Воля. Женщина привезла Волю с собой откуда-то со стороны. Говорили, что она, уходя от немецкого злодейства, остановилась у нас в селе, очарованная малыми "карпатскими" горками за тихой речкой с громким названием Большой Ломовис. Откуда такое название для мелководной реки в центре черноземного края никто не знал: местные жители запамятовали, а пришлые и вовсе не интересовались. Речка - она и есть речка. Течет, и ладно! Для нас, мальчишек, речка эта была вроде большого океана, вся жизнь проходила на ее берегу. Там-то мы и познакомились с Волей. Распластавшись на горячем песочке, он пространно рассказывал о своей прошлой жизни, о скитаниях по поездам и подвалам на территориях занятых немцами, о побегах из-под охраны, когда его вместе с евреями вели на расстрел к Бабьему Яру, как он хоронился в придорожной канаве, пока фрицы делали свое дело...

Мы, безотцовщина, веселая и недобрая по вечерам приходили в сельский клуб и, сбившись в стаю где-нибудь в углу, лузгая семечки и давя ногами окурки, учились нехитрым движениям знаменитых рай­онных танцоров. Учились пить, сквернословить, цинично относиться к женщине. Проза жизни, жестокая и не всегда справедливая, ломала наши души и калечила нравственность. Послевоенные дети рано узна­ли горький привкус бытия. Но я, кажется, отвлекся - тема пота и слез в другой раз, а сегодня рассказ о здоровой чувственности, мо­лодой и жаркой, как июньское утро, которое обещает грозовой день. Шурочка - так звали мою первую женщину - приехала к нам в Бон­дари летом, после окончания Ростовского пищевого техникума, и по­ступила работать на местный маслосырозавод технологом....