Солнечные лучи впивались в кожу хуже веревок, которыми были стянуты запястья. Невыносимая боль от того и другого  усиливалась от ощущения ужаса перед предстоящей казнью, неминуемой, казалось, вот- вот состоящейся, и ужасающей по своей жестокости. Так казнили только варвары, да кровожадные польские дворяне, во времена Речи Посполитой.  Полные злобы, холодные как сталь зрачки Седого сверлили её насквозь. Он что-то кричал ей прямо в лицо, но она уже не слышала слов.

Полёт летучей мыши

Рассказ

…Не согрешил ни он, ни родители его,
но это для того,
чтобы на нём явились дела Божии.

Святое Благовествование от Иоанна
(гл.9, п.3)

Два раза в своей жизни я видел слёзы и смех одновременно.
В январскую стужу – луч палящего июльского солнца. Вперемешку. Внахлёст…

- Последний. Во-о-он, последний… он это, – приклеится ладонь, словно намертво, к обледеневшему стеклу, накрыв колышущееся вдалеке пятно.

Почнемъ же, братие, повесть сию
отъ старого Владимира до нынешнего Игоря,
иже истягну умъ крепостию своею
и поостри сердца своего мужествомъ;
напълнивъся ратнаго духа,
наведе своя храбрыя пълкы
на землю Половецкую
за землю Русьскую, -
 

Зина Коморская, жена известного в Москве адвоката Владимира Евгеньевича Коморского, вместе со своей подругой Лидочкой делали перманент. Устроились у Зины на квартире, в Козихинском переулке. Лидочка, бывший парикмахер, быстро намешала целую кастрюлю состава, от которой теперь валил пар с резким запахом аммиака, и принялась ловко намазывать Зине волосы и закручивать их на мелкие папильотки. Затем и Зина кое-как, но все же накрутила всю голову Лидочке. Намаявшись с мокрыми, непослушными волосами, обе дамы почувствовали волчий голод.

Политический обозреватель газеты “Московские Известия” Валерий Пряников – свежий, румяный и глянцево лысый человек вошел после обеда в свой тихий кабинет. “Ах, хороши биточки были! – думал он, поджимая лоснящиеся розовые губы и обтирая влажное лицо платком. – И какая прелесть этот мясной соус! А фаршированый перчик, а куриные котлетки! Все удалось, все удалось...” Прежде чем усесться за стол, он прошелся из стороны в сторону и даже раза четыре присел, придерживаясь за подоконник и каждый раз хрипло крякая.

Все звали ее просто старуха. «А старуха-то опять свою псину выволокла, площадку загадила», -- замечала соседка из одиннадцатой квартиры соседке из десятой. Обе они, еще не пенсионного возраста, не работали и, сидя дома, переделав все хозяйственные дела, скрашивали свою однообразную жизнь тем, что зорко следили за всем происходящим в подъезде. Они знали – кто и когда приходил к Юльке из пятнадцатой, и что вчера в двадцатую привезли новую мебель. За старухой же почему-то был особый контроль.