Сырость неба давит на затылок. Висит на реснице капля дождя. Смахну ее – разбивается о панцирь асфальта. Очередь. Пятнадцать человек. Становлюсь шестнадцатой. Оборачивается старуха в грязно-зеленой шляпе. Наверное, я ее задела, поскольку выцветший, блеклый глаз нацелен на меня, как стальная трубка автомата. Жду, когда выстрелит словесная пуля. Валяй. У меня бронежилет из ироничной смеси. В моих глазах – два маскировочный креста, на губах – исправный механизм ухмылки. В голове – паутина заслона, в сердце – баррикада. Я – слово и взглядонепробиваема.

Иса говорил ей:
-Ты должна быть похожа на них. Иначе нельзя. Те, кто был до тебя, слишком отличались от них, даже не внешне. Они чувствовали себя другими, чужими, и поэтому нервничали, допускали ошибки, и выдавали себя. Поэтому ты должна заставить себя на время стать одной из них. Попробуй просто жить. Пить, есть, покупать вещи, глазеть на витрины, и не думать о том, что тебе предстоит.
Муса тогда перебил его, не дал договорить.

… Может, уже здесь, в этом мире, нам всё открыто, всё на виду – только вглядись. Но, вглядываясь так, мы сжимаем своё время.
О! Сжатие времени, это не внешнее ускорение, спешка нынешнего человека, когда гонишь себя во времени, торопишься – и, всё равно, не успеваешь. Как раз в этой-то внешней спешке мы и пробегаем мимо той былинки, в которую, может, и надо вглядеться, чтобы понять для чего живёшь. А понять-то бы надо, иначе – скуч-но…

В ночь с тридцать первого на первое в бронированную дверь штаба по борьбе с разгулявшимся бандитизмом кто-то негромко постучал дулом пистолета неизвестной конструкции.
— Что это? — приподнял голову от стола прапорщик Резиноводубинкин и вопросительно взглянул на начальника штаба.
— Либо Макаров, либо Стечкин, может быть, Вальтер, но никак не Парабеллум, — проанализировал ситуацию капитан Зарукухватуллин и приказал: — Отопри с присущей тебе готовностью ко всему.

Где твой рождающий лик, Земля - голые камни, ласкающие снег, искрящийся в слабо - сером мерцаньи откуда-то сверху - что там? Вожделенное небо - и не небо совсем, ты давно не строишь свои башни, ты почти уже не тайна, ты рядом здесь, в этих маленьких искорках под ногами - красивых, разноцветных, холодных.
Как и ты.
Хруп, хруп - вот следы человека на таинственном лике, остаются так, но на время.
Потому, что снег - маленькие мгновения , падающие с этого неба вечности засыпает их.
И дальше - куда все бежать, ступая дырявыми ботинками - за сестрой.

Слон ткнул хоботом дверь, и она вдруг подалась, открылась. Повеяло влажной прохладой недалёкой реки, и сложный всеобъемлющий запах города опьянил… И – это была свобода. Свобода уйти туда, куда он должен был уйти…