От языческого Рима Западу кое-что досталось – например, дороги, каковыми Европа до сих пор кичится перед Россией. По части дорог, а также некоторых других инженерных достижений Западная Европа действительно оказалась «впереди планеты всей», однако это вовсе не следствие культурной преемственности. Это – наследие колонизаторов. (Журнал "Врата небесные" (Минск), 2012, № 8. С. 6-9.)

Вспомнить и рассказать есть что! Я попросила Л.М. Бендер назвать три основные черты Вампилова. Вернее, три – положительные. И три отрицательные. «Положительные? Пожалуйста! Легкий. Умный. Красивый. В нём от молодого Пушкина что-то было… пленительное!». Ну, а отрицательные? Людмила Мироновна тяжело вздыхает: "Отрицательные? Три? Эх. Вампилов пил, пил, пил! К великому сожалению. Нда». Вот она, приоткрывающаяся правда и времени, и характера? Потаённая трагедия? Ключ к финальной развязке?

Ранний Маяковский очень много обещал – но совершенно не представлял себе, как эти абстрактные обещания выполнить. Понятно, что он всем хочет счастья, готов призреть сирых, обличает богатых – но положения вещей это не меняет, это лишь описывает его гордую душу поэта. Чуда не происходит. Чудо случилось, когда он от поэзии отказался.

Корреспондент «Литературной газеты» Игорь Панин беседует с Юрием Нечипоренко. Текст был опубликован в ЛГ 28 ноября 2012 года: http://www.lgz.ru/article/20345/.

Трусость и эгоизм, как известно, присущи поэзии. Как говорила Цветаева, «шум времени Мандельштама – оглядка, ослышка труса», однако именно эта вдохновенная позиция испуганного человека внутренне присуща поэтическому дару. Дар бояться – великий дар. Профессионалами-поэтами ни «Двенадцать», ни «Доктор Живаго» – одобрены не были – прежде всего из-за предательства профессии. Приводились иные аргументы, но имелось в виду одно – в обоих произведениях устранён иммунитет искусства, привилегии интеллигента отсутствуют. Предлагается разделить жизнь со всеми – а это дико. Принять эти высказывания интеллигентный человек не мог.

Для нас стало традицией то, что после прочтения настоящих стихов смысл высказывания продолжает разворачиваться, шириться; – действительно, страдание и трагедия – это оборотная сторона непознаваемого.

...Был же у иудеев обычай рвать на себе одежду, когда слышали они хулу на Бога Израилева. За хулу же побивали виновного камнями. И понял я: вырвали у Него хулу и постановили предать Его смерти. И увели Его связанным. Я же остался стоять, потому что вдруг точно бес оставил меня, и горячка отошла прочь – увидел я дела свои, и страх объял меня. И понял я, что не могу больше быть ни с Ним, ни с иудеями.

Всё познается в сравнении. В данном случае, в контексте хрестоматийной миниатюры Хэма «Продаются детские ботиночки. Неношеные». К тому же моя миниатюра – не какой-нибудь там рассказ, а целая повесть!

При сходстве сюжетных коллизий и поэтики, текст Чехова и его интертекстуальное переосмысление Газдановым имеют различную семантику, и тождественные поэтологические элементы генерируют различные типы смыслообразования.

Но Седов не только талантливо пересказывает древние легенды. Он сочиняет и свои собственные сказки – самые разные. Сказки-притчи (про короля, например, и разные события из его жизни).