«Я человек бесстрастный. И оттого бессовестный. Это бесповоротно. Никто не сможет убедить меня в обратном. Никто и не станет пытаться. Ведь кто я такой, чтоб мнить, что нужен людям? Люди, все сплошь, тянутся больше к умным и удачливым. А я часто могу быть глупым. А глупый человек — человек жестокий. В глупости своей он считает себя, и только себя, правым во всём и не видит, что причиняет страдания близким. И сердце мое каменеет, когда я вижу слезы на твоих глазах, но знаю, что я заслужил их в полной мере. Ведь я несправедливо обижен тобой.

После первого полета человека в космос часто можно было услышать: «Гагарин летал в космос — и бога там не увидел». На многих людей этот довод действовал. Часто цитировали и слова другого космонавта, впервые увидевшего Землю из космоса: «Какая же она маленькая...»

Мне думается, наши парни увидели оттуда, с борта корабля, главное доказательство существования Бога — нашу Землю.

Скупая любовь

Вихрем наскочили — и сразу на кухню, к «пеналу», нашему узкому белому шкафу со всякой снедью. Быстро зашуршали в пакетах маленькими, не больно чистыми лапками, мешая друг другу и толкаясь.

(из цикла «Мгновения»)

В начале жизни

Что было с нами до трёх лет, большинство не помнит. Лишь в более позднем детском возрасте память начинает формировать отдельные фрагменты жизни. Врезаются они в сознание навсегда, но долгие годы спят там, ничем не напоминая о себе.

Перед Пасхой

Затяжная серая весна. Издали поле в перелесках кажется свежевспаханным. Но подойдешь и растеряешься: поле — мертвое, выгоревшее. Кто-то накануне Пасхи, по весеннему озорству, как бывает из года в год, поджег сухую траву. И вот по этому черному полю идет старик: высокий, сухой, с круглым лицом, голова седая, клокастая.

Рыжая-прерыжая

Любопытство и бесстрашие лисиц по отношению к всаднику поразительно. Моя первая памятная встреча с хитрющей произошла в конце 90-х под Переславлем-Залесским, где я на роскошном вороном тракенене бороздила лесные угодья за Плещеевым озером.

Дом над обрывом

Ветер приносил с реки, из-под обрыва, острый запах водорослей. Здесь, вверху, на желтой от пыли дороге, от этого становилось свежей, но не веселей, как обычно бывало. Нет, не веселей.

В больницу Саня Завитушкин попал с паховой грыжей.

— Поднял, что ли, чего? — спросил хирург, колобок в очках.

Саня кивнул: ага, поднял. И покраснел. Была у него в организме такая загадочная особенность: чуть чего — щеки и лоб наливаются краской. Прям как девица какая.

— Чего поднял-то? — не отставал колобок.

От свежих, мокрых досок, беспорядочно валяющихся посредине большого, замусоренного опилками двора, одуряюще пахло осиной и елкой. Запах этот был каким-то очень теплым, почти домашним — и что-то в моей душе моментально сроднилось с ним. То, что секунду назад казалось мне беспорядком, и даже хаосом, теперь обрело некую внутреннюю логику, предстало понятным, правильным и единственно возможным.

— Ах, Джейк! — сказала Брет. — Как бы нам хорошо было вместе.

Э. Хемингуэй, «Фиеста» (И восходит солнце)