Маленькая повесть

Я встретил ее на автовокзале в Махачкале. Одетая во все темное, она сидела на скамейке, сгорбившись и опустив голову. Низко повязанная черная шаль закрывала ее щеки и почти всю верхнюю часть лица, резко оттеняя матовую белизну кожи. Рядом, на скамейке, лежал пухлый синий пакет с полустершимся рисунком.

Восторженной душе кажется, что все здешние зимы похожи на белый сказочный сон. В снежных меховых шапках, сбитых набекрень, стоят избы, за околицей матово бледнеют луга, старый лес у реки совсем поседел и натянул на себя пуховое одеяло, укрываясь от метелей и ветра.

Проводила Лёшку

Алексей закинул за плечо рюкзак и широко зашагал полем к дороге, почти побежал, чтобы не слышать всхлипов матери. А она стояла у сгнившего прясла и долго, прижав платок к носу, смотрела в широкую спину сына, пока его крупная фигура не скрылась за поворотом дороги, в мелколесье.

Она еще постояла, всплакнула, высморкалась в фартук и, осторожно поднимая больные ноги, поплелась лугом к дому.

Метель в районном городе

(продолжение)

Животное, покрытое глазами

Затопленный склеп

Старуха Екатерина Гробова, последняя из богатого купеческого рода, умерла в нашем городишке давно, еще в шестидесятые годы, — я тогда учился в школе.

Радуйся

В нашей деревне жил Коля Ленкин. Мать у него была Лена — так, по ней, и сына звали. Жил, можно сказать, на хлебе и на воде, одет был худо. Да еще и ноги враскорячку, одна короче другой. Но всё, как ни глянешь на него — улыбается. И не улыбкой деревенского дурачка, нет — со смыслом улыбается, жизни радуется. И в глазах радость, и во всём облике, и даже в кособокой походке: вот-де, иду по этой земле, на своих двоих!

Большие морозы

Еще летом всё в природе говорило о том, что зимой придут большие морозы.

На ягодных кустах ветки сгибались до земли под тяжестью плодов. На грядках сочные овощи так стремительно набирали вес, что люди не успевали заготовить и спрятать всё это великолепие.

«Кроме того, как я уже категорически заявлял, что хотя я и счастлив, когда пишу, но могу поклясться, что я никогда не писал и не пишу весело; моя профессия милостиво разрешает мне иметь определенную норму невеселых мыслей».

Сэлинджер