Однажды вечером я познакомилась с удивительным котом. А дело было так. В один из вечеров, сидя в кресле, я наслаждалась вечерней прохладой. И вдруг из глубины сада я услышала тихое мурлыканье. Это было похоже на песню или какое-то повествование. Ко мне вышел удивительно большой кот. Он был абсолютно рыжим, от ушей до кончика хвоста. Его глаза, как два янтаря, светились хитрецой. Кот сел недалеко от меня, делая вид, что не видит, и затянул песню. А когда закончил её, повернулся, и слегка наклонив голову, спросил: «Нравится ли мне она?» Это произошло так неожиданно, что я не смогла и слова вымолвить. Ухмыльнувшись в рыжие усы, он грациозно подошёл поближе.

Наконец-то наступило лето. Погода стояла отличная. И я всё время пропадал на улице: гулял с Муркой, носился за мячом и жевал мороженое вместе с вафельными стаканчиками. Одна беда, друг мой куда-то запропастился. А однажды, к моему удивлению, Петька во двор вышел с листом бумаги, закреплённым на длинную деревяшку. Кисточку в краску окунул — и давай туда-сюда по бумаге водить, вроде как рисовать. Я, конечно, все свои дела отложил и подошёл смотреть: что-то он задумал... Петька был похож на художника, хотя бы разноцветными руками. И чёлкой в краске. Решил, видимо, про меня забыть. На всё лето. Я захотел обидеться и на самокате пойти покататься.

День отъезда. Казанский вокзал выглядел удручающе — почти все ларьки с шаурмой закрыты, постоянно ездит по ушам реверберацией громкоговоритель, женским голом предупреждающий о том, как опасно выходить из дома. Повсюду менты и зашуганные граждане. От этого вокзала и раньше возникало желание почесаться, но в этот раз оно усилилось востократ. Поскорее запрыгнул в поезд, хлебнул пива и залип в окно, пока не заснул. Проснулся от разговора двух мужичков. У одного голос такой спокойный и басовитый, как у певчего с церковного клироса, а у второго — как у пропитого дьячка, то есть суетливый, хрипловатый и в то же время писклявый.

Физиологическая миниатюра в разговоре почти по Жюль Верну. Но всё же не по нему. Скорее, по Ломоносову...

Дело не в генах и дело не в врожденном консерватизме или новаторстве обезьян. Человеком ни те, ни другие, ни третье стать не способны, по той причине, что им это не нужно. А некоторые люди почему-то об этом упорно мечтают. * Достоевских было два. Достопоевский и Достонепоевский. У одного были припадки от обжорства, а у другого — от голода. Но, когда они встретились, один стал друг друга доедать, а другой другого недоедать. * Реальность — это борьба псевдосмыслов за истинность.

Школу я закончил в далеком нынче семьдесят втором. Учился так себе, зато на здоровье не жаловался, а в старших классах еще и активно качался. Вот и решил, что при таком раскладе дальше — прямая дорога в военное училище. Куда и поехал сразу после выпускного бала. И на удивление успешно выдержал там вступительные экзамены — счастливый билетик, как по заказу, на каждом выпадал. Двадцать пятого июля, в девять утра, объявили построение зачисленных в «погонный» вуз.

Приёмных денег — тысяча. Для первоначального «разбега» Саня дал мне семьсот рублей червонцами, пятидесятками и сотенными, а остальные триста — мелочью. Сразу честно предупредил: с мелочью в фирме вечная проблема, так что шевели рогом, сразу налаживай добрососедские отношения с рядом торгующими палаточницами и лоточницами. Они — девки добрые, игривые, отзывчивые. В общем — простые, как вся и их, и моя непутёвые жизни. Могут и матом послать, у них на это не заржавеет. Девять из десяти — незамужние, а половина — без кавалеров вообще. Короче, «малинник». Так что не теряйся, дружелюбно советует мне Саня, но на всякий случай предохраняйся: триппера вокруг как грязи. Одно слово — вокзал!

Будучи пенсионером, обязан заявить, что единство России по таковскому новогоднему указанию — глупость, несмотря на празднование имперской мудрости во всех СМИ. Пусть там кричат: паровозные полковники, ведущие народ в лучшие небеса, не скоты-мужики, не сволочи, не свиньи, не антисемиты, в свою очередь бабы не козы. Пусть! Честный пенсионер в союзно-лучшем случае не возрадуется. Как, например, — Ваш Покорный Слуга.

Жил-был шерстяной заяц, связанный вместе с правой рукавичкой. Левая была самой обычной, если вы ещё не поняли. А Тая взяла и прижала зайчика с вязаными ушами к сердцу — она это умела! И он ожил. Теперь зайка смотрел на небо и улыбался солнечным друзьям, мечтая погрызть вместе с ними тёплую морковку. Бывало, прятался в снежном сугробе и чуть-чуть украшал уличную ёлочку лишними вещами. Он умел хранить тайны и искать себя в чудесных мечтах. Но потом малыш нечаянно потерялся и сказочно загрустил. Лишь услышав добрые слова, он стал таять от любви... И до сих пор не растаял!

Вот, например, один знакомый москвич (в Усачёвских банях познакомились, ещё во времена Советской власти. Когда билет в баню стоит двадцать копеек, а кружка пива — двадцать две), живёт он на Госпитальном валу (четыре трамвайные остановки от «Семёновской»), и сам сколько раз рассказывал: утром в выходной (он сапожником работает. В тамошнем местном кооперативе) идёт в пивную, что расположена недалеко от госпиталя Бурденко. Там пива с водкой натрескается-насосётся, а уже оттуда непременно следует на Немецкое (оно же Введенское) кладбище. И там плачет. Да что плачет — рыдает!