Обойдя помойку, Гарькин свернул за трансформаторную будку и увидел лошадь. Запряжённая в телегу, она время от времени наклоняла голову и касалась губами лежавшего у неё в ногах куска булки. Гарькин видел её здесь и раньше. Лошадь возила на телеге помои из железнодорожной столовой. Помои выносили через служебную дверь, которая выходила как раз сюда, во двор. Услышав гарькиновы шаги, лошадь подняла голову и равнодушно посмотрела на него большими лиловыми глазами. Чего смотришь, дура, сказал ей Гарькин. Опять ты здесь? Сам ты такое ласковое слово, ответила она ему глазами и в очередной раз наклонилась к булке.

Когда-то в стародавние времена жили-были пятеро храбрецов, даже, наверное, четверо — пятый был ни то ни сё. Были они вроде как друзья. Вроде как был пятым. В общем, жили они не тужили. Удаль молодецкую не знали, куды девать. Бывало, отберут у старушки накопления на старость, а потом их спроси, зачем бабульку обидели, они почешут затылки и говорят: «А была ли старушка-то?».

Человек — это эскиз, который никогда не завершится проектом, ибо основа человека — бого-бесконечность; а дальнейший сегмент пути от проекта до воплощения на столько мал, что человеку, уже раздвинутому до бесконечности — туда не вместиться. Так что «остановись, мгновенье, ты прекрасно!» так и останется всего лишь дьявольской моделью. У людей всегда были хвосты, и у Земли был хвост. Но почему-то их вдруг стали стесняться (и мы никогда не узнаем, когда именно это случилось). Главное, что хвосты перестали замечать, и говорить о них стало неприлично, и поэтому считается, что их нет.

Зачем и жить, коль не сложилось? Чего жалеть, коль не сбылось? Ты птицей в тьме оборотилась — и растворилась пёсья кость, что отдала тебе цыганка в пути из Новгорода в Тверь. Исчезло всё в ловещем мраке, и нет счисления потерь… Пройдут года, и башню эту в Коломне станут странно звать в честь неудачной аферистки, которой не случилось стать России бойкою царицей. Судьба и время! Жарок лёд! А по Москва-реке неспешно плывёт красивый пароход...

Сев, я уставился в огромное окно. Водитель автобуса наскочил на ухаб, но не сбавил скорости. Снова ухаб. Скат. Вдавливаю подошву в мягкое тёплое дно под передним сиденьем: старая привычка искать тормоза. Чудак снова вынуждает меня до упора топить воображаемую педаль. Но вот серпантин сгладился, холмы распрямились, как под пáром утюга, и всё обошлось. Сменяю педали. Стёртое сцепление снова даёт о себе знать. Как много лет назад.

Обезьяна, которая ничуть не преуспела стать человеком, стала сразу Дарвиным. "Будь человеком! Ну будь человеком! Будь человеком же!" — уговаривал Дарвин обезьяну. Обезьяна пошла советоваться с Горьким. Горький ей тоже сказал, что человек — это звучит гордо. "А как звучит обезьяна", — спросила обезьяна. Горький задумался, не зная, как она звучит. "Если Вы от нас произошли, я должна звучать божественно. Зачем же мне становиться человеком?" Дарвинизм — это вирус, который, глубоко проникнув в сознание масс, делает из обезьяны божество.

Распалился я весь от счастья предстоящего. Главное, Мишка у меня на глазах не крутится, не ноет — рыбку жалко. И я до нашего озера быстро добрался. Только без сапог почему-то. Вот как на рыбалку торопился! Покрутил я головой и вижу — прямо на рыбацком камне, где обычно удочки закидывают, Мишка сидит. Грустный, с опущенной головой…С рыбой, что ли, болтает?

Пишу, потому что слово — уникальный инструмент. Инструмент общения через века. Инструмент общения через расстояния. Инструмент самовыражения. Инструмент познания. Человеческая жизнь? Мне интересно наблюдать за ней. За поступками людей. Поступками, которые найдут свое отражение в словах и образах. Писатель глаголет о фактах, о событиях. Писатель делится опытом. Своим и чужим.

За всех нас мотал срок один лишь Федя по прозвищу "Газгольдер". Военный трибунал приговорил Федю, не слишком вдаваясь в подробности дела, к исправительно-трудовым лагерям еще мягко, несмотря на то что особист майор Петя Пистолет представил дело так, что наш друг мог загреметь и под "червонец", да по политической статье, да за увечье, нанесенное своему командиру. А так — три года! Зима-лето, зима-лето еще зима-лето... И все — ты свободен!

От Междуречья до Шумер, от Вавилона до Египта, всё это география этого места. И оно изобилует энергетикой. Буквально все здесь, и камни, и деревья, и обломки колонн, все пропитано ей. Эти просторы видели и великого персидского царя Кира, и Троянских правителей и мифологических героев и их сражения. Много крови пролилось здесь и впитано, выжжено солнцем, землей.