Он всегда чувствовал этот запах, когда просыпался, - пыльный и душный, насильно забиравшийся в носоглотку и щекотавший косточки где-то около лба. «Опять она сварила картошку», - бормотал он сквозь терпкую пелену сна, прикасался к грязно-желтым сугробам одеяла, шевелил ногами и чувствовал игольчатую остроту – сначала в пятках, а затем поднимавшуюся по волоскам ног, как по проводкам, все выше, выше, и в его голове мелькала мысль, что как только острота достигнет сосков на груди, его глаза тут же нальются бруснично-кровяным соком, по всему телу пройдет конвульсивная дрожь, и единственное, в чем он сможет найти свое спасение от этой дрожи, - бутылка пива, а скорее всего две. Впрочем, иногда эту дрожь могло сбить какое-то внешнее событие, - один раз жена вошла в его комнату и, подойдя к окну и упершись талией в подоконник, мигом захрустевший слоями отставшей краски, вытянула стопы и открыла форточку, - дрожь ушла, его тело пришло в норму и успокоилось, спустило, как резиновый шар; десять лет назад, он возможно почувствовал бы желание тут же уложить Ирину в постель – его раньше всегда возбуждали ее стопы с коричневыми от загара пальцами и упругой белизной внизу, - но в тот раз он смог только побороть в себе дрожь...
