Пока я летел, задремалось. В неудобном кресле, в котором через полчаса сидения не чувствуешь, где руки, в котором шею сводит судорога, а ноги отнимает и нет их, не твои они на все время полета, в таком вот кресле я уснул, и неудобство мое продолжилось и во сне. Пела плоскогрудая певица с серым пером в шляпке. Пела с подшипетыванием и неподходящим голосом. Слова гудели и сливались. Я в дремоте своей вроде и понимал, но только общий смысл, а членораздельно существовала только строчишка припева: "желтые ананасы любви". Даже сквозь сон и общее опьянение резала неловкость. Хватит, требовал я от себя вопля. Но губы жевали сонное бессилие, не проснуться было, и певичка уже трепетала в потоке аплодисментов. Выходил конферансье со ржавыми, назад зачесанными волосенками, отгибался назад в ванильном восторге. Срыгивал шуточку и под ладошный плеск выдвигал на авансцену коробку, закручивал по новой пружину и становился по-барбосьи на цыпочки. Хлопанье обрывалось, поскрипывало, шипенье шло и голос заводил знакомое. Опять гудело нечетко из патефонного раструба, вырывалась все та же с пером, руку ставила к груди, и вычленялось "желтые ананасы любви".

Сегодня зашла Марьяна и сказала, что, похоже, наконец-то обнаружен труп Андрея М. Я не поеду в университет. К черту большой биологический практикум. Ко всем чертям. Я сяду у окна и буду смотреть, как снежинки наползают на прохожих, как топорщатся через дорогу мерзлые яблони, похожие на скелетики представителей симпатичной негуманоидной цивилизации.

“Я прибежала на Курский за час до нашей встречи, нашла платформу и стала ждать. Чего только не приходило в голову. Да, действительно: он не хотел, чтобы я его провожала. Бродила от ларька к ларьку, таская за собой тяжеленный пакет с курицей, вареной картошкой, кефиром, хлебом и термосом с супом. Да, термосом, который так заботливо упаковала моя мама. Уже объявили посадку, а его все не было. Больнее всего, что он знал: каждой минутой своего опоздания он укорачивает нашу встречу, последнюю встречу перед летом.

Для христианина нет причин бояться смерти. Он ея желает, зовет, нетерпеливо ждет ея прихода. Особенно вожделенна смерть для того, кто постоянно предан был своему Ангелу-Хранителю... Что такое смерть? Это минута, в которую Ангел-Хранитель разрешает узы плоти, как бы стены темницы, и, освободив душу из плена, говорит ей, время настало, гляди на небо!

Честное слово в лице ее ничего не было горького, страшного, отрешенного. Даже грустного ничего не было. Самое обычное девичье лицо: милое, чуть улыбающееся, пустоватое. Может быть, глаза… Впрочем, так пристально я ее не разглядывал. - Ну, и о чем вы сами хотите рассказывать? Спрашиваю так сразу, наученный горьким опытом. Неделю назад приходил парень, так он на вопрос “Кто такие декабристы?” не мог ответить.

Метеорологи и астрологи предупреждали, что шестое февраля 1991 года трудный день, в этот день надо бы поберечь здоровье, сидеть дома, чтобы избежать душевных волнений, которые могут быть вызваны магнитными бурями. Впрочем, стоит ли думать о бурях магнитных, когда все вокруг наполнено иными бурями, вызывавшими сердечные боли, душевные стрессы, ощущение безнадежности и конца, бессмысленности жизни. Я давно уже перестал читать газеты, наполненные страстями самолюбий, пустотой официальных речей и обещаний, сообщениями о кровавых междоусобицах. В этот год развала, полувластия, пустых магазинов, бесконечных очередей, митингов, забастовок, бешеного скачка цен никто уже ни во что не верил. Какие магнитные бури, когда казалось, что наступает хаос и впереди никакой надежды! Впереди - братоубийство, запах крови. Неужели и это может свершиться?..

Дедушка открыл рот, поводил истрескавшимся языком по гладким розовым деснам, ощупал одинокий длинный желтый зуб на нижней челюсти и тихо заскрипел: -Раньше все было по-другому. -Дедушка, ты перед тем, как выпил молоко с кровью, уже говорил о своей молодости. -Эх, раньше все было по-другому.

Будильник - самое дрянное изобретение человечества. Нестоптанных тапочек не бывает - шлеп, шлеп. Горячую воду отключили - козлы! Извиняюсь.

Жарко... Шестой час вечера, но солнце еще высоко висит в бесцветном от зноя небе и с равнодушной щедростью льет на землю плотный до осязания жар. Море беззвучно и неподвижно. У берега песчаной косы, что вольготно разлеглась в проливе между Крымом и Таманью, уткнута носом в песок большая красивая красно-синяя шлюпка с подвесным мотором. Неподалеку от шлюпки по пояс в воде бродит худой загорелый мальчишка лет двенадцати. Он с серьезным видом что-то высматривает на песчаном дне сквозь светлую воду, пронизываемую солнцем, и время от времени шумно ныряет и плавает под водой, часто ударяя по зеркальной бирюзовой поверхности моря блестящей золотистой пяткой.