Пока я летел, задремалось. В неудобном кресле, в котором через полчаса сидения не чувствуешь, где руки, в котором шею сводит судорога, а ноги отнимает и нет их, не твои они на все время полета, в таком вот кресле я уснул, и неудобство мое продолжилось и во сне. Пела плоскогрудая певица с серым пером в шляпке. Пела с подшипетыванием и неподходящим голосом. Слова гудели и сливались. Я в дремоте своей вроде и понимал, но только общий смысл, а членораздельно существовала только строчишка припева: "желтые ананасы любви". Даже сквозь сон и общее опьянение резала неловкость. Хватит, требовал я от себя вопля. Но губы жевали сонное бессилие, не проснуться было, и певичка уже трепетала в потоке аплодисментов. Выходил конферансье со ржавыми, назад зачесанными волосенками, отгибался назад в ванильном восторге. Срыгивал шуточку и под ладошный плеск выдвигал на авансцену коробку, закручивал по новой пружину и становился по-барбосьи на цыпочки. Хлопанье обрывалось, поскрипывало, шипенье шло и голос заводил знакомое. Опять гудело нечетко из патефонного раструба, вырывалась все та же с пером, руку ставила к груди, и вычленялось "желтые ананасы любви".
