В двадцать пять она страдала:

«Мне уже не двадцать».

В двадцать девять перестала

Петь и улыбаться.

В сорок пять – ей не до ягод,

Злится, что не тридцать:

«С каждым годом – старше на год!

Как не материться?».

…Мороз и солнце. День чудесный. По узкой деревенской тропке шагаю с ведром на родник. Годов мне пока не так много, чтобы за один раз принести два ведра воды. Это потом уже будут и две объёмистых оцинкованных посудины, и даже коромысло. По примеру бабушки отправлюсь к источнику хорошо вооружённым деревенским вспомогательным устройством, но не смогу балансировать вёдрами — стану ходить по-прежнему. Вот, значит, невеликим мужичком иду к оврагу, глубокому и заснеженному, где струится чистый, никогда не замерзающий ручей. Вижу наверху, за белым провалом, за небесно синеющими сугробами, зелёные ёлочки.

Буйствуют скифы.
Каменные бабы
Разбросаны обильно
По степи кровавой.

Степняков у Днепра-реки:
Скифов, сарматов — древних казАков,
Причисляют греки
К другим — виноватым.

Но если кто-то взведён,
Опьянённый вином,
Пойдёт делать скифов рабами —
Будет тот погребён
Под степным плоским дном,
Его череп — чаша на память.

Дым воспоминаний разъедает глаза.

Память о доме, как воздух, закачана в душу.

Дом пионеров. Салют! Кто против? Кто за?

- Ты ведь не струсишь поднять свою руку? – Не струшу.

Трусить – не трусить… Любишь вишневый компот?

Помнишь рубиновый цвет и обманчивость вкуса?

Память с трудом отдаёт. Но, зато как поёт...

Дым превращая в дыханье. А минусы – в плюсы…

Рукописи находят не только в Сарагосе. Ею может оказаться ваш письменный стол.  Найдутся там рукописи и свои, и своих собратьев по перу. Эта была напечатана на пишущей машинке, бумага успела пожелтеть. Автор ее приказал долго жить (1958-2019). После чего собратья открыли, что он был тонким, своеобразным поэтом, оголённым нервом эпохи, семиструнным нервом. Как попала ко мне эта подборка, кануло в Лету. Наверняка, дал или передал сам Автор, поэт-песнник.

Теперь давай немного сменим темп.

В миры большие были капвложения.

Да, я романтик, только не студент,

Испанский лейтенант эпохи Возрождения...

Да, я безбожник,

Я молюсь врачам.

Я чуть не стал работником торговли.

Мир сотворил художник?

Значит, - сам...

Маски
В маске дня сортированы лица,
Их таящийся тучный просвет
Сквозь дожди пробиваются спицей
И кинжалом в бетончатый плед.
Высекают отверстия глазу,
Пробивают для носа его,
Только рот все томится — ни разу
Не давали ни слова ему.

Разве надобно этому телу
Говорить, алфавит создавать?
Он без этого хищник не смелый,
А со словом — подавно не стать

Я везу свое тело домой с работы.
За спиною к продрогшим стеклянным сотам
Липнут рыжие пчелы ночных огней.

И лишь прошлое едет со мною зайцем.
Люди жмутся по тесным бетонным зальцам,
А за кромкою жизни в ночном окне

Зеленеют дома и жужжит эпоха.
В ней от белых билетов до черных вздохов
Можно резать запястья, глядеть на снег,

Боже мой, боже мой, ради бога
ради самого быстрого сна
Отдохни от стихов хоть немного
И зимой надышись докрасна.

Освещенная внутренним блеском,
а не ровным мерцанием свеч
пусть смеется над этом гротеском
Юной дамы прекрасная речь.