Низкий, глухого турбинного рева звук возник откуда-то справа, пронесся над левым ухом и начал резать круги вокруг головы. Тело продернуло кислой гальванической судорогой. Звук оборвался сзади, на шее. «Раз-и… два-и…» - прошли положенные секунды, и шею будто проткнули шилом. «Три-и… четыре и... - рука шлепнула чуть пониже затылка и загребла добычу. Здоровенный, размером с шершня, паут гремел внутри кулака.

Здесь я не могу не вспомнить о человеке, который когда-то привил мне любовь к растительному миру, не просто к зелени, это сделали до него милые домохозяйки и огородницы, он же, пожалуй, был единственной личностью, до Фаэтона, конечно, которую я запомнил еще с детских лет и надолго.

Звали его Прохоров, и он был направлен по распределению в наш город ботаником; так как не во всех городах был растительный мир, то хотя бы ботаники должны были быть в каждом.

Свинка трёхцветная, шикарная: песочное тулово с белой головой и чёрной кляксой на ухе, - шерстистая, она похожа была на варежку. Ходила скромно, по старушечьи, лапы старалась не казать из-под брюха - словно там у неё были колёса, а если и удавалось их увидеть, то несуразно и жалко выглядели эти утиные кривые лапки с розовыми пятками, которыми она семенила, вытаскивая их на миг - и тут же пряча. Ещё она умела громко скулить: когда хотела есть и слышала приближение людей - тут же начинала звонко пищать, как поросёнок - может, потому её и прозвали свинкой?

В период так называемого "застоя", Слава никогда не возмущался приездам-налетам своих многочисленных родственников. Ну, едут и едут. Не в гостиницах же им, как они чуть не хором говорили, останавливаться. Это при живой-то московской родне. Не по-родственному как-то, мол, не по-советски.

Те трое парней с мопедами, тусовавшиеся на асфальтовом пятачке у красной церкви, подбросить не отказывались, но запросили стольник. Поэтому Ирулька предпочла заместо автостопа самый дешёвый, самый верный и самый доступный вид транспорта. Всё равно поблизости в этом дурацком микрорайоне не было ни одного киоска с транспортными книжечками.

От неуклюжих построек остаются неуклюжие руины. Кирпичный австрийский склад, переживший главные события двух планетарных оторопей, ныне разрушен. Толстые - в два райнерштадских кирпича - простенки стоят колоннами и арками (по большей части арками) среди пустыря. Галицкий Стоунхендж. Потомки тех, сквозь кого прошли когда-то кельты, жгут среди руин старую мебель - восемь слоев цветной штукатурки зарастают трауром копоти.

Старик проснулся рано. Не спится в такие лета подолгу. Едва он разлепил глаза и первый раз скрипнул старой полурассохшейся кроватью, связанной по углам бечевками, Альма тоже завозилась, подползла повыше и положила голову ему на грудь. Так, что лохматая борода и усы эрдельки защекотали старику подбородок. На своем лице он почувствовал жаркое дыхание псины.

- Сейчас, сейчас, Альмочка, - прошептал он, - сейчас я с тобой, деточка, выйду.

Квантовая механика - самый заоблачный и крепкий предмет науки. Как утес - чтобы взойти на него, надо три года топтать гранитные ступени факультета, съесть тридцать три стипендии и выдержать тридцать три испытания - зачета и экзамена. Экзамен по квантовой механике - хребет Физики. Одолел его - и дальше идет уже дорожка под горку, вниз - к диплому. Потом не выгоняют даже за аморалку: экзамен этот - вроде индульгенции, отпущения будущих грехов. Или даже нового рождения: не случайно сдают его обычно в зимнюю сессию, после Нового года - между Крещением и Рождеством.