Страх наказания был в сердцах моих диких соотечественником единственным способом держать их в подчинении. Внушать почтение к царской власти можно было лишь вселяя в них ужас перед моей яростью. Твои же подданные более воспитанные и более благородные. Ими так же легко управлять, как хорошо воспитанной лошадью, лишь время от времени слегка то натягивая, то отпуская поводья. Страх бесчестия на них оказывает большее воздействие, чем кнут на моих милых россиян. Так что, что ни говори, а мягкость твоего характера и бешенство моего в равной мере подходящи к характеру тех наций, которыми мы правим.

Люблю загонять себя в тупик. Относительный, конечно, в данном случае. Потому что очень известен автор, и, наверно, что-то написано толковое и об этом стихотворении — «Похороны» (1911 Ахматовой. Так вот: смогу я увидеть тут ницшеанство (которое для Ахматовой давно открыто, хоть зачастую об этом и умалчивается)? Поначалу я просто ничего не понял (а это запросто с Ахматовой, по-моему, не только для меня). Она ведь, так сказать, пятые акты трагедий писала. Мудрено ведь по пятому акту разгадать трагедию.

И я признаюсь честно, что я вижу, что при дворе и в королевском лагере слишком многое вызывало во мне озабоченность по поводу свободы нашей страны. Я иногда даже ужасался по поводу нашей победы, скорее желая поражения нашей партии. Единственное, что я мог противопоставить безумию обеих сторон, это слова мира и согласия, которые я не уставал повторять со страстью в каждом своем выступлении, будь то в парламенте, будь то в королевском совете.

210-летний юбилей Николая Васильевича Гоголя (1809—1852) с новой остротой ставит вопрос об изучении его творческого наследия в свете христианского идеала. Подобно пушкинскому пророку, Гоголь, «духовной жаждою томим», искал пути к её утолению, духом припадая к животворному источнику — Евангелию. «Выше того не выдумать, что уже есть в Евангелии», — утверждал великий русский писатель. Призывая к обновлению всего строя жизни на началах христианства, Гоголь про­рочески утверждал: «Один только исход общества из нынешнего положения — Евангелие».

К 120-летию Владимира Набокова. Тело — прекрасный инструмент восприятия, что подтверждается мыслью Лейбница, высказанной им в «Монадологии»: «…Я имею зону ясного или привилегированного выражения, так как у меня есть тело. Выражаемое мною ясным образом, есть происходящее с моим телом». Слово «тело», согласно трактовкам словарей, имеет два основных значения. Первое — отдельный предмет в пространстве или часть пространства, заполненная материей или ограниченная замкнутой поверхностью. Второе — организм человека в его внешних, физических формах.

О «важности Евангелия», в котором «есть всё, — даже то, чего нет», Лесков размышлял, говорил и писал постоянно — начиная от первой публикации и до последних дней своих. Главную свою задачу Николай Семёнович Лесков видел в том, чтобы возжечь в людях «проблески разумения о смысле жизни», чтобы «что-нибудь доброе и запало в ум» и сердце читателя. Это «доброе направление» замечательный художник слова связывал с христианством, с Новым Заветом, отмечая: «я имел в виду важность Евангелия, в котором, по моему убеждению, сокрыт глубочай­ший смысл жизни».

И тогдашний Тарковский, и мой теперешний двоюродный брат в коммунизме разочаровались. А я — нет. И я коммунизм понимаю, как жизнь всех, состоящую в жизни в искусстве (творцом или со-творцом, т.е. восприемником искусства). Потому что материальное обеспечение станет не проблемой и будет обеспеченно роботами и автоматическими системами управления производством, когда всем — по разумным потребностям, не больше. И тогда чем иным заняться, как не искусством.

Виталий Серафимович Манин (1929—2016), доктор искусствоведения, член-корреспондент Российской академии художеств, профессор, — личность выдающаяся. Чему свидетельство только что выпущенная к его 90-летию (26 февраля) книга с подзаголовком «Учёный, искусствовед, историк, деятель культуры». В каждой из этих ипостасей Манин выразил себя, свои убеждения, свои знания, свой опыт столь полно, что вряд ли с кем это нынче сравнимо, если, прежде всего, иметь в виду изобразительное искусство.

17 ноября 2018 года в возрасте 106 ушёл из жизни барон Эдуард Александрович Фальц-Фейн, а с ним ушла целая череда эпох. Мне довелось брать у него интервью по случаю его предстоящего юбилея. Упомянула в разговоре Соломею Крушельницкую, а он говорит: «Да, да, отлично помню её! Прекрасная певица! Она и «Мадам Батерфляй» спасла после провала, и первой Электру Штрауса спела».

В Японии XIX века, наверно, простые люди приучены довольствоваться малым. Западная Европа XIX века, вся кипевшая революциями, в этом отношении отставала. И импрессионисты её подсознательно приучали к смирению. Именно подсознательно. Потому что «Манэ счёл своим долгом в середине мая [Парижская Коммуна пала 28-го мая] пробраться с опасностью для своей жизни в Париж…