Насколько нам известно, романы «Идиот» и «Возвращение Будды» никогда не подвергались сопоставительному анализу. Действительно, возможность такого анализа не лежит на поверхности; однако, проведя такое сопоставление, исследователь оказывается перед целым рядом фактов, совокупность которых позволяет говорить о влиянии шедевра Достоевского на роман эмигрантского писателя. Признание этой гипотезы позволит добавить ещё одно «звено» в уже не маленькую цепь интертекстуальных перекличек Достоевского и Газданова.

В эпоху «безвременья», когда жить «очень тяжело, и что ни день, то становится ещё тяжелее. “Зверство” и “дикость” растут и смелеют, а люди с незлыми сердцами совершенно бездеятельны до ничтожества», Лесков явил новый тип писателя – духовного наставника, носителя «непраздного» учительного слова.

...Любопытно, кто из них окажется Ремом, кого пустят в расход в «Ночь длинных ножей»? Победа в 1933-м была важна, спору нет, но окончательно все решилось в 1934-м… Кто из них станет Геббельсом, кто Борманом, а кто – самим фюрером? И на сколько лет это предприятие рассчитано? Теперешняя российская власть планирует править триста лет, Адольф говорил о тысячелетнем рейхе – и его хватило на двенадцать лет... Любопытно, на сколько лет рассчитывают эти люди?

Бибихин сейчас является подобной фигурой для нашего философского ландшафта 1980 – начала 2000-х: тем, кто выводит это время из безвременья, из пространства текстов в пространство, где есть возможность с достаточной верой разыскивать смыслы не только в работах Владимира Вениаминовича – но и в окружающих, связанных по смежности или по контрасту.

Тема духовного преображения, восстановления «падшего образа» особенно волновала писателя на протяжении всего его творческого пути и нашла яркое выражение в таких шедеврах, как «Соборяне» (1872), «Запечатленный Ангел» (1873), «На краю света» (1875), в цикле «Святочные рассказы» (1886), в рассказах о праведниках. Лесковская повесть «Некрещёный поп» (1877) особенно пристального внимания отечественных литературоведов не привлекала.

Это нельзя понять, но можно прочесть. Если есть здесь экзистенциальный аспект, то ближе всего – сон. Записи сновидений. На самом деле это записи разных дней, разного умонастроения, разного типа письма. В них поражает своеобразная непрерывность: это – сплошное и самодостаточное литературное тело, вещь в себе, вовсе не переадесующая на личность писателя.

Рассматривая творчество Газданова, нетрудно заметить постоянное повторение трёх стилистических фигур: катахрезы, оксюморона и парадокса. Возьмём на себя смелость утверждать, что перед нами один и тот же троп «в трёх лицах», единая поэтическая «триада», которая и является ярчайшим инструментом «поэтического хозяйства» писателя — и отражением одного из «китов» его художественной философии. Попробуем доказать «единство» трёх упомянутых фигур.

...Черный квадрат изображал солнечное затмение (этот знак большевики трактовали как победу над солнцем), а свастика символизировала восход – возобновление вечного пути и оживление надежды. Собственно, к этому сводилась речь Гитлера – поселить надежду в сердцах сограждан. А оснований для надежды не было.

На фоне забвения поэтического бытия отчётливо вырисовывается тенденция к кризису религиозного творчества, ибо поэтическое воодушевление сродни религиозному. Однако существует точка зрения, согласно которой эти реальности несовместимы и даже враждебны друг другу.

Иллюзия и правда у Льва Толстого и Гайто Газданова.